Прослушать аудио-запись:

Скачать проповедь "Владимир Мазур: Автобиография. Часть 5. Уверование Во Христа" в формате MP3

Итак, в свои 27 лет я порвал с первой семьею и начал жить во второй. Потеряв первого сына, удочерил дочь второй своей жены. И у нас еще родились три дочери и сын, но это уже благодаря нашей вере во Христа. Но шесть лет до уверования ушли на всю ту же мучительную борьбу за средства и за статус художника-монументалиста. Я начал писать и станковые картины, чтобы участвовать на выставках, но так ни одной и не закончил. Темы картин были интригующими: «Красные камни Давана», «Закатные чайки дикого берега Байкала». И многие подобные. Душа продолжала рваться в далекие миры, но злоба дня осаждала в узкий мирок материальных забот. Я работал в Художественном Фонде, как художник-монументалист, работал самоотреченно по 15-18 часов в сутки без выходных и отпусков, участвовал на выставках монументально-декоративными работами, готовился стать членом Союза Художников, я становился хорошим мастером, мне дали хорошую мастерскую, не редко распределяли мне высокохудожественные заказы. Но в материальном плане мои дела улучшались плохо. Все те же ничтожные расценки, жесткая конкуренция, произвол художественного совета и кидания заказчиков. К тому же – эксклюзивность заказов и редкие заказчики на такую высокохудожественную декоративно-прикладную продукцию не служат к развитию стабильного бизнеса. А грабительские начисления на зарплату в Худфонде и налоги почти ничего не оставляли художнику. Открыть же собственное предприятие в те времена не представлялось возможным, предпринимательство было вне закона, это был 1970-1975 год. А зарплата моей жены в театре была смехотворной, но мы вчетвером умудрялись жить и на нее. А дома вместо кровати топчан на чурках, а вместо шкафа ящик из фанеры. Желаемое благополучие не достигалось по неизвестным мне причинам, хотя я очень старался улучшить свое материальное положение. Точно так, как кирпичи и солома для евреев в Египте перед выходом в обетованную землю.

Я покончил со спортом и стал реже ходить на Столбы, хотя наш тренер время от времени проплачивал мои командировки то на спортивные сборы в Крым, то на сборы на Памир. Но чаще я уже ездил на Байкал к другу-леснику в Баргузинском заповеднике. Это был чудесный хорошо охраняемый заповедник, мало людей, множество рыбы, зверей и промысловых птиц. С востока Баргузинский хребет, с запада Байкал, с юга и севера кордоны. Друг с семьей жил на южном кордоне заповедника, он был суровый и жесткий человек, но меня принимал охотно, я как будто попал в первозданные злачные места. Друг давал мне лодку с мотором, тозовкой и сетями, и я мотался по голубому Байкалу на грани счастья. Я научился ставить сети на омуля, сига и харюза. На блесну ловил тайменей и линков. А щуками и налимами мы кормили собак. И мы по царски браконьерили, охраняя царственный заповедник от туристов и браконьеров. Воровали ночами сети у рыбацких артелей, лесник с карабином, кто поднимется защищаться? Охотились на нерпу по весне, стреляли тарбагана, били глухарей, уток и рябчиков. Несколько раз охотились на медведей. Все тропы в заповеднике были утоптаны медвежьими следами. Не один раз встречался с благоразумными медведями, которые при встрече стремительно убегали. И страшно, и весело, и интересно. И множество других таежных приключений. Байкал был для меня замечательной школой, а мой друг – жестким, но хорошим учителем. Администрация заповедника находилась в управлении заповедника за тридцать километров от кордона, я что-нибудь подрисовывал ей, как художник, она смотрела на мое нахождение на кордоне снисходительно. Я ходил на гольцы Баргузинского хребта, что запрещалось всем посторонним, ходил лодкой на Ушканьи острова, писал этюды, собирал красивейшую обточенную прибоем гальку чернильного и белого мрамора для выставочных мозаик. Одна выставочная красивейшая мозаика из таких камней (2,5*2 м) «Синильга» экпонировалась на всесоюзной выставке в Москве в центральном выставочном зале и производила ошеломляющее впечатление на всех зрителей, но, кстати, с грохотом была разбита при демонтаже. Рабочий подъемника был небрежен, уронил огромную мозаику, когда снимал ее со стены, и в Красноярск «Синильга» вернулась россыпью камней. Вторая аналогичная красивейшая мозаика на северную сибирскую тему – «Портрет Бегичева», - также экспонировалась на краевой выставке, но выставком отказал ей на зональной выставке. Третья аналогичная мозаика из байкальской гальки – «Покорение Сибири Ермаком», - была начата, но не закончена. Похоже, что Некто ограничивал мою славу в искусстве, не допуская идолопоклонства. Но мне трудно было думать так в то время. И только спустя много лет и уверовав в Бога, я понял, что это было именно так. Была выполнена еще одна заказная мозаика из байкальской гальки на Хантайскую ГЭС (3*5 м), байкальская галька по красоте была неотразима. А Байкал магнетически тянул меня к себе, компенсируя все мои тяжести и скорби.

И я испытывал свою судьбу, летая на глиссирующей лодке по Байкалу, по штормам так, что перелетая с волны на волну, мотор в холостую работал в воздухе. Или, стиснув зубы, в кромешной темноте на глиссере шел по волне до места назначения, едва угадывая береговую линию. Любое бревно было бы последним. Или в разлитом молоке тумана, когда даже вытянутую кисть руки было не видно, шел на глиссере до места назначения, держа направление только по струе от мотора, и только чудом интуиции не сбивался с курса и не терялся в безбрежном Байкале. Любое бревно было бы последним. Байкал принес мне и моей жене множество атавистических восторгов.

Но бессмысленность и смерть шли по моим следам. Один раз, что-то делая с карабином, я загнал в ствол патрон и забыл, что он там есть. Мой друг взял карабин и, как всегда, ругаясь матерными словами и по своему издеваясь надо мной (местный стиль любезного общения), не посмотрел в ствол, сверху увидел, что карабин без обоймы и без патронов, щелкнул затвором и стал целится мне в нос, угрожая, что отстрелит нос. Я спокойно продолжал что-то делать. Тогда он нацелился мне в затылок, угрожая спустить курок, смачивая угрозу особо изысканными матерными словами. Я продолжал сидеть на своем месте перед окном. Под окно прибежала его трехлетняя дочь, сняла штаны, присела и стала писать. Мой друг развернул карабин на нее и стал целится в нее со словами: «Порешу». Сделав свое дело, она убежала. Похоже, что эта маленькая девочка спасла мне жизнь. Тогда мой друг через окно стал целиться в бочку бензина на берегу. Грянул выстрел, вылетело стекло, мы вскочили от неожиданности побелевшие и оцепеневшие, из-под берега и из-за бочки выскочили директор заповедника и главный лесничий с криком: «Кто стрелял», - которые по случаю под берегом стояли около своих лодок. Но все обошлось и мы отделались выговором начальства и полбочкой выбежавшего бензина, пуля была послана в яблочко, мой друг был опытный стрелок. Ужасный непредвиденный случай. Но Некто отвел меня от такой бесславной смерти. И я все настойчивее размышлял об этом Некто. Но и упорно стоял против Него.

Один раз я писал этюд на берегу Байкала. Вечерело, горел закат, гладкие валуны с освещенной стороны были ярко оранжевыми, а тени были ярко голубые – чистый кобальт, я был очарован таким контрастом и вдохновенно, и быстро бросал чистые краски на холст. Передо мною дефилировала моя избранница в черно-белых в клеточку брюках и пыталась обратить на себя мое внимание, но я был занят этюдом, а она что-то говорила, что я не слышал. Но вдруг до меня донеслись слова: «У меня есть отец, но он бедный и одинокий, и он уже не участвует в моей судьбе. Но у меня есть еще один Отец, который богат и Ему принадлежит все это». И она величественно развела свои руки, показывая на грандиозные просторы сияющего Байкала. Я услышал ее слова и кисть выпала из моей руки. А я подумал: «Что за бред, где и когда она заболела? Только этого мне и не хватало». Продолжения не было, но и забыть этого факта не удалось. Нечто происходило с нами, чему мы сопротивлялись, а нас загоняли в некий загон, а поскольку мы сопротивлялись, то против нас этот Некто применял угрозу смерти и жесточайшую материальную нужду.

Один раз я ходил на охоту за тарбаганами. Тарбаган – это крупный горный сурок до 50-60 сантиметров от носа до хвоста, живущий вокруг каровых озер на гольцах горного Баргузинского хребта. У тарбагана красивая золотистая буро-зеленая шкурка для богатых шапок, очень полезный жир и вкусное мясо. Буряты по традиции по осени ходят на тарбаганов «жировать» - языческая культовая традиция. С этой целью пошел на них и я, взяв с собой только хлеб, сахар и чай. За несколько дней я настрелял тарбаганов, собрал жир, наелся мяса и пошел назад на кордон. Шел очень осторожно, взвешивая каждый шаг, вывихни я или сломай ногу на каменных осыпях и – шансов нет, когда тебя найдут на безбрежном Баргузинском хребте с множеством распадков и долин, от тебя останутся только кости. Опыта хватало, силы и осторожности тоже, и я медленно и искусно шел по едва видимой каменной и сырой тропе. Стоял туман, моросил мелкий дождь, было пасмурно и серо. Внизу под тропой хрустнула ветка, я остановился и прокричал, как кричат геологи: «Посторонись…» И заспешил подальше от этого места. Но через 5 секунд на тропу с шумом вылетел огромный медведь и, не останавливаясь, полетел за мной. О ужас! Кричи, не кричи. Я даже тозовку не сдернул с шеи. Во рту сладко, состояние на грани потери сознания. Я даже не закричал от страха, а испустил из раздавленной груди предсмертный стон. Это был не медведь, это был грандиозный медведь-император при высоте 1,5 метра в холке и в метр ширины, такого я никогда в жизни не видел. Он был бурозолотистого цвета и причесанный так, что при его легчайшем беге вся его шкура колыхалась, как облако, волосок от волоска был как будто бы отмыт французскими шампунями и вычесан лучшими расческами. Я не бежал от него, я истерично прыгал от него, а он легко настигал меня. Что-то скомандовало мне резко сбросить рюкзак с плеч, что я и сделал. И сделав еще 2-3 прыжка (3-5 метров), я услышал за спиной резкий чих. Медведь схватил запах рюкзака, резко чихнул, резко развернулся и также стремительно бросился по кедровому стланику в крутую гору. Стланик очень жесткий кустарник, но стелился перед медведем, как трава. Я выстрелил из тозовки в догонку, подхватил рюкзак и продолжил путь, с каждым шагом приходя в сознание.

Через километр мне надо было перейти бушующую горную реку с ледяной водой, а встреча с медведем отняла у меня все силы. Я разделся, привязал одежду и обувь к рюкзаку, но не мог войти в воду – совершенно не было силы и не было решительности. Темнело, на другом берегу стояло зимовье, где я должен был провести ночь, а я дрожал от бессилия, холода и комаров, но не мог войти в бурный поток. «Что делать…?» - завис вопрос и прессонул смертельным страхом. Но кто-то сказал мне: «Сахар». Я проглотил пять столовых ложек сахара, запил речной водой, тут же пришла сила, я поднял рюкзак над головой, зашел в бушующую реку по шею и осторожно, едва переставляя онемевшими от ледяной воды ногами, перебрел на другой берег. В зимовье развел огонь в прогоревшей печурке, согрелся, доел хлеб с мясом тарбагана и заснул мертвым сном. Утром я вернулся на кордон с добычей в статусе победившего полубога, спустившегося с небес.

Позднее опытные охотники и охотоведы задавали мне вопрос: «Уши у медведя были торчком или прижатыми?» Я отвечал: «Торчком». «Не опасно, - отвечали мне, - он не атаковал, а интересовался». Но мне от медвежьего интереса было грустно, если бы я по чьей-то команде не сбросил рюкзак, то легко представить, как через секунду его интерес мог бы обрушиться на мою голову. Также и с сахаром, мне никогда не приходилось прибегать к такой поддержке в бесилии, да я и не слышал такого никогда в жизни. Но от пули моего друга меня спасла его маленькая дочь, от медведя меня спас сброшенный рюкзак, а от бессилия перед бушующей рекой спас сахар. И Некто участвовал в моей судьбе в эти критические минуты, хотя страх смерти ужасно заглядывал мне в глаза.

Это было время, когда Его Величество раздавливающий Страх уже сковывал и подавлял меня до такой степени, что я уже заболевал психически. Я усиливался против него, я ходил по дикой тайге, ходил на лодке по штормовому Байкалу, специально уходил на Столбы ночами по малоизвестным тропам без фонарика, мне за каждым кустом мерещился или медведь, или лось, или бес, но преодолевая страх, я шел и шел. Что я только ни предпринимал, страх только увеличивался, причем, в меньшей мере физический, в большей степени мистический. Если я на улице города видел двух дерущихся людей, я стремительно исчезал куда-нибудь от страха. Я сжимался от страха, если пьяный мужик приближался ко мне в автобусе. А Некто продолжал нагнетать в меня парализующий меня страх. То меня встретит темным вечером стайка подростков с ножами и отберут деньги. То пьяная компания с угрозами окружит мою палатку на Столбах, то останавливается пульс перед худсоветом или заказчиками. Страх, как свинцовый сурик, оседал во мне и уже не вымывался – грозил психоз и сумасшествие. Но закончилась эта борьба уже полным дебилизмом. В один из вечеров, услышав гул летящего самолета над городом, я вылез из форточки увидеть – не летят ли китайские эскадрильи бомбить Красноярск? Вернувшись в комнату, я сказал себе: «Все, это конец! Это – шизофрения».

Все это сопровождалось фоном вдруг открывшихся во мне хронических болезней, которые просто оглушили меня. Каждый день болел живот. С раннего утра до середины дня режущая боль в животе укладывала меня в постель. Не понимая происходящего с холодным потом на лице и, суча ногами от боли, я смотрел в потолок и отбивался от мыслей о смерти. И так каждый день. Я проверялся у врачей, но никто ничего не находил. Я мучился от испорченного стула, загибался от всевозможных простуд и гаймарита, и так проходили последние годы. Смерть и бессмысленность жизни шокировали и раздавливали мою психику. Куда исчезала моя хваленая сила и здоровье моего хорошо тренированного спортивного тела. Смерть встала передо мною в полный рост.  

Но прежде я уже открывал затертое с «ятями» Евангелие. И сначала я с отвращением закрывал его. И оставался вообще без духовной пищи, для меня не осталось ни одного авторитета в этом мире, душа осиротела и это было ужасное состояние, потому что, перечитав все книги этого мира и всех авторитетных авторов, и отвергнув все, я уперся в информационный тупик. И вновь рука тянулась к Евангелию, и открывая Евангелие, я стал находить в словах Христа важные для себя слова: «Придите ко Мне все труждающиеся и обремененные, и Я успокою вас…» На что я парировал: «Возможно, для других это так, но не для меня, меня не успокоить». Перераздражение разрывало меня, как бродящее вино. Но я продолжал читать Евангелие далее, находя в нем все больше мыслей к размышлению, говоря: «Похоже, эта книга про меня». Так было около года, пока очередная волна угнетения вновь не накрыла меня. И Евангелие опустело.

Я начал глобальное очищение, раздал все книги по искусству, удалил все фотографии обнаженных моделей и множество рисунков обнаженных женщин, а их за многие годы обучения накопилось очень много. Я перестал пить и общаться с богемой художников и столбистов, они стали меня ненавидеть и стали мстить, и даже угрожали расправой. Но я продолжал держать оборону и стремился к очищению. Но все это мне не помогало, перераздражение продолжало разрывать меня, как бродящее вино. А Евангелие опустело.

Но вдруг я догадался, что надо помолиться, так поступают все верующие. И я принял решение помолиться. Поздно вечером, уложив дом спать и почитав Евангелие, я решил преклонить колени. Что это было? Стены квартиры обрушились на меня, кто-то в груди закричал: «Володя, ты с ума сошел? - ты и, вдруг, на колени? Надо же до такого докатиться». Но я на пределе сил в этой неравной борьбе все-таки встал на колени и сказал Богу: «Господи, я не знаю – есть Ты или нет Тебя, и у меня нет веры, но я уже не могу жить, дай мне какой-нибудь знак, чтобы я обратился к Тебе». И я получил такой знак на всю оставшуюся жизнь – в моей груди загорелась горошина не земного огня. И я достоверно убедился, что этот огонь не земного происхождения.

На следующий вечер я повторил молитву. И на меня вновь набросились духи, но уверенности во мне уже было больше. И в моей груди загорелся огонь размером в грецкий орех. Больше свидетельств мне не понадобилось, через день я уже был в баптистском доме. Через два месяца я сказал жене: «Завтра я совершу покаяние у баптистов, но жена угрозила мне: «Если ты пойдешь каяться, я пойду налево». Это был для меня последний удар. Мы хорошо жили с женой, мы сохранили друг-другу супружескую верность и до уверования, и тем более после уверования, но в тот момент эти слова жены были для меня последним ударом. Но я сказал: «Куда бы ты ни пошла, я пошел». И придя на собрание к баптистам для покаяния, я увидел, как на балкон поднялись студенты-атеисты во главе с их учителем и воинственным атеистом, известным в городе человеком, который вел активную работу с верующими, перевоспитывая их, угрожая, возбуждая КГБ для гонений и попросту не давая жить. Естественно, я затрепетал, испугался и решил перенести свое покаяние на следующее воскресенье. И тут же услышал голос внутри: «Первое испытание и ты в кусты?» И я бросил вызов искушающим духам: в конце собрания я заявился на покаяние, вышел, вся церковь встала, встали и на балконе. Я упал на колени, меня била лихорадка, по лицу текли слезы и пот, и я сказал только одно слово: «Господи, я не могу жить без Тебя, прими меня». И этого было достаточно. Это был мой день рождения в Боге. Солнце стало ярче, небо голубее, зелень зеленее, внутренность расширилась, сердце забилось ровнее, дыхание окрепло. А жена никуда не ушла, через два месяца мы вместе с женой приняли водное крещение у пятидесятников и крещение Духом Святым со знамением иных языков. Нас еще не раз заставляли каяться перед церковью и пророческими сосудами в 180 грехах, что мы и делали, но родился для Бога я у баптистов. Все остальное было уже на пути в Боге. После покаяния я почувствовал, что совершенно доверился Христу. И это бессомнительное доверие я пронес через всю свою жизнь.

И еще один факт моего героического обращения к Богу. Я вынес из своей мастерской в Худфонде все свои работы, сел перед горой этюдов, картин, эскизов, набросков, фрагментов мозаик, витражей, барельефов и прочих художественных работ, разжег костер и по листику, и по работе, омочая слезами, все сжег. Так помпезно я сжег свои мосты с этим миром, стремление к геройству и артистизму во мне оставалось все еще сильным, мимо проходили художники, уговаривали меня не делать этого, пытались выпросить себе какой-нибудь этюд или рисунок, я ничего не давал, они крутили пальцем у виска и, качая головой, уходили прочь. И далее за 30 и более лет я ни разу не взялся за кисть. А через год после уверования я вдруг обнаружил, что слова Христа ко мне имеют отношение, ко мне стал возвращаться покой. А вскоре и хронические болезни исчезли без следа. И кстати, атеисты во главе со своим преподавателем нам в последствии особо не досаждали.

Все части автобиографии

Владимир Мазур: Автобиография. Часть 1. Детство и отрочество

Владимир Мазур: Автобиография. Часть 2. Юношеское пробуждение

Владимир Мазур: Автобиография. Часть 3. Взросление и возмужание

Владимир Мазур: Автобиография. Часть 4. Самообразование и взросление

Владимир Мазур: Автобиография. Часть 5. Уверование во Христа

Владимир Мазур: Автобиография. Часть 6. Начало пути в Боге

Владимир Мазур: Автобиография. Часть 7. Путь в Боге

Владимир Мазур: Автобиография. Часть 8. Путь в Боге

Владимир Мазур: Автобиография. Часть 9. Путь в Боге